ЖЕНЩИНА, РАЗБУДИВШАЯ КОЛОКОЛА (часть - 2)

Это настроение гораздо позже эхом отзовется в "Дуинских Элегиях".

Рильке:
Кто не сидел охваченный тревогой,
Пред занавесом сердца своего,
Который открывался как в театре,
И было декорацией прощание.

Выгнал их из этой деревушки страшный ливень, превративший всю околицу в непроходимое болото.

Этот ливень Рильке потом увековечит в своей "Книге образов":

Я зачитался. Я читал давно,
с тех пор, как дождь пошел хлестать в окно.
Весь, с головою в чтение уйдя,
не слышал я дождя.
Я вглядывался в строки как в морщины
задумчивости, и часы подряд
стояло время или шло назад.
Как вдруг я вижу краскою карминной
в них набрано: закат, закат, закат...
Как нитки ожерелья строки рвутся
и буквы катятся, куда хотят.
Я знаю, солнце, покидая сад,
должно еще раз было оглянуться
из-за охваченных зарей оград...
И если я от книги подыму
глаза и за окно уставлюсь взглядом,
как будет близко все, как станет рядом,
сродни и впору сердцу моему!
Но надо глубже вжиться в полутьму
и глаз приноровить к ночным громадам,
и я увижу, что земля мала
околице, она переросла
себя и стала больше небосвода,
а крайняя звезда в конце села -
как свет в последнем домике прихода.

Не успели они вернуться в Петербург (26 июля), Лу, уже на следующий день, оставляет Рильке одного и уезжает к брату в Финляндию, в их летнюю, семейную резиденцию в Ронгасе. И хотя Рильке, поселившись в гостеприимных покоях пансионата "Централь", ежедневно работает в библиотеке, встречается с литераторами и художниками, он чувствует себя как брошенный на произвол судьбы ребенок. 4 августа он пишет ей об уже уничтоженном "отвратительнейшем письме", которое ему продиктовала тоска и молчание Лу, добавляя: "Возвращайся поскорее!.. Ты не представляешь, как долго могут тянуться дни в Петербурге...". Однако она не вернулась сразу же после его горячего призыва: возмущенная, она смяла и бросила в печку его "детское" письмо. 22 августа они, временно примиренные, выехали в Берлин...

* * *

Берлинский экспресс набирал скорость, неся в чреве своем, подобно киту, странную пару. Вспышки отчуждения и близости пульсировали в тесном пространстве купе. Бледный юноша и женщина с волевым разлетом бровей играли в свободные ассоциации. "Вы говорите слово, и партнер говорит любое слово, какое придет в голову. Мы так играли довольно долго. Неожиданно мне пришло в голову объяснить, почему Рильке захотел написать свою повесть о военной школе, и я ему сказала об этом. Я ему объяснила природу бессознательных сил, которые заставляют его писать, потому что они были подавлены, когда он был в школе. Он сначала засмеялся, а потом стал серьезным и сказал, что теперь он вообще не стал бы писать эту повесть: я вынула ее из его души. Это поразило меня, тут я впервые поняла опасность психоанализа для художника. Здесь вмешаться - значит разрушить. Вот почему я всегда отговаривала Рильке от психоанализа. Ибо успешный анализ может освободить художника от демонов, которые владеют им, но они же могут увести с собой ангелов, которые помогают ему творить".

Могла ли она действовать иначе? Ведь в Райнере Лу встретила свое собственное ранее состояние души - мечтательное, облачное, далекое от действительности. Рильке дал ей возможность начать еще раз с оставленной точки собственного развития. В любви к Рильке жило что-то от любви к самой себе как покинутому и мечтательному ребенку, который выпал из семейного гнезда. В свое время Гийо стал для нее лекарством от безудержных нелепых фантазий. Дисциплина, работа и постоянная "дрессура фантастического в логическое" - таковы были составляющие его рецепта. Но тут хочет найти еще более радикальное лечение, которое бы в отличие от "метода Гийо" не порождало бы идеализации "Врача".*